вдруг понимает, что целует холодный мраморный пол галереи. Ударившись о твердь реальности, неистово кричит – так не кричит ни один зверь и ни одна птица, – кидается на мямлящего, валяющегося в обрывках полотна Сундукова, хватает его за горло, но никак не может задушить. Феб, среброкистый Феб, его Феб, солнце Гипербореи, свет во тьме, подходит сзади, крепко сжимает, оттаскивает, а Грецион кричит, кричит, кричит, но вскоре, обведя глазами обрывки полотна, обрывки своей вечности, вдруг замолкает и просто смотрит.

Смотрит он и когда приходит охрана с полицией, когда скручивает его, Сундукова, Феба и увозит в участок будто бы на ладье смерти – нет, на настоящем пароме, на «Титанике», на «Атлантиде», да, да, дрожите, господа из Сан-Франциско! – смотрит в суде, когда подкупленные сладкими словами и душистыми купюрами судьи, эти кафкианские вершители судеб, шестеренки Процесса, выносят приговор не столько юридический, сколько нравственный – «безумен!»; смотрит, когда к радости Эрнеста Штерна – паук смеется в центре паутины, дергает ниточки, вершит месть, – его определяют в лечебницу, где бьют, пинают, поливают ледяной водой, привязывают к кровати, ставят капельницы, заставляют мочиться под себя, вместо воды по ночам лишь прикладывают к губам – Крысобои! – мокрую тряпку; смотрит, когда Феб, явившийся на колеснице в погожий солнечный день, забирает его, возвращает на Олимп, где кончилась зима – Персефона вернулась, вернулась! – где позеленели деревья и распустились цветы, названия которых он позабыл; смотрит, когда Феб определяет его в санаторий, где застыло время мифологическое, где живы еще предания о богах и героях; смотрит в редкие моменты их встреч и бесед, когда приходится вспоминать Лену, Штерна, Сундукова; смотрит, часами в полном одиночестве разглядывая отражение в зеркале над умывальником – холодная вода журчит, зубная щетка в стороне, – и видя там непонятно кого: себя, Диониса, Диониса, себя? Блаженный, облаченный в вафельный халат-тогу седой старец сорока лет в волшебном санатории с панорамными окнами, с дивным садиком, с пустующей парковкой и нежно-голубой, с изображениями резвящихся дельфинов плиткой в ваннах, смотрит…

…и взгляд его просит вечность.

Страсти по Дионису

Денис Лукьянов

Сложно не заметить бога Диониса в этом романе, однако многих может удивить его поведение и атрибуты: кровь, черный туман, вечные разговоры о смерти и возрождении… На самом деле Дионис, к которому нас приучила поп-культура (возьмите ту же игру «Hades») и классический набор «школьных мифов» – лишь одна из вариаций этого бога. Те, кто читал «Тайную историю» Донны Тартт, обязательно поймут меня. Фигура Диониса использовалась, само собой, не только в античности, да и в те времена не одно вино пользовалось его благословением: он попадал в руки орфиков, неоплатоников, христианских мистиков, алхимиков, потом добрался до немецких философов XIX века и, наконец, оказался в руках у Фридриха Ницше, который громче остальных и провозгласил противостояние «аполлонического» и «дионисийского», Феба и Грециона, если угодно.

Попробуем немного разобраться в истоках этого образа, посмотреть на его темные стороны и понять, почему из него – согласно некоторым учениям, – родилось все мироздание. Будет непросто. Я предупредил! Готовы? Ну и отлично. Если вы дошли до конца романа – то точно готовы (а если залезли в конец и решили сперва почитать статью, то ай-ай-ай так делать!).

Бог Дионис, которого мы привыкли видеть – веселый пьяница и повелитель пирушек, – это образ из поздней античности, когда уже был сформирован «олимпийский пантеон». Однако, оборачиваясь назад, мы имеем дело с тенью, с богом на заре временем безымянным, не имевшим четкого образа; богом, суть которого – смерть, возрождение, плодородие, – также отражалась во многих богах древнего Востока, о чем несколько ниже. Сам же культ Диониса – тогда еще пра-Диониса, – приходит к нам как «почитание безыменного Героя, распространенное во Фракии и Фессалии, на долгие времена укоренившееся в балканских странах вообще и встречающееся здесь и там в разных местах Эллады и Великой Греции, причем из атрибутов Героя (κύριος ήρως) развиваются его «прозвища» (έπικλήσεις) Конника и Охотник» [15]. Формирование единого архаического образа пра-Диониса происходит, вероятнее всего, на острове Крите, во времена зарождения – и рассвета, крито-микенской цивилизации. Тогда же формируется и определенный символьный ряд (некие атрибуты), связанный с этим богом. Это, прежде всего, виноградные лозы, которые сопоставимы с образами змей – они, вьющиеся, тянутся из подземного мира, несут жизнь из царства смерти; один из эпитетов Диониса – «змеями увенчанный». Далее – «шишка», которой увенчан посох Диониса. Это символ, во‑первых, плодородия, во‑вторых – мужской силы, потенции к творению; фаллическая символика в принципе часто играет большую роль в культах богов смерти и возрождения. И, наконец, это сами виноградные гроздья и вино: оно становится метафорой крови Диониса, который был убит в младенчестве (разорван), но возродился; более развитый вариант этого мифа мы увидим у орфиков.

На Крите также рождаются известные дионисийские мистерии, в процессе которых, как считается, люди музыкой и алкоголем доводили себя до экстаза и разрывали ритуального теленка. Иногда говорят, что человека, однако в научной среде есть сомнения в правдивости источников, указывающих на это (если из семи чудес света пять – греческие, то о чем тут говорить!). Сама по себе мистерия также символизирует (т. е. ритуал, если угодно, воспроизводит миф) смерть и воскресение Диониса. Итого мы получаем хтонического – связанного с силами земли и подземного мира – персонажа, бога смерти и возрождения, в архаической религии отвечающего, наравне с Деметрой, в том числе за плодородие. «Братья» Диониса в этом ключе – Осирис, Таммуз, Сабазий. Французский историк и индолог Алиэн Данилу даже проводит параллели между Дионисом и Шивой, сравнивая их эпитеты, функции, в том числе важность фаллических символов в древних культах обоих, только вот многое в его исследованиях не вызывает научного доверия. Сравнительная мифология – очень тонкий лед. У дионисийских мистерий есть и мистический смысл. Как считают некоторые исследователи, он существовал с самого зарождения прадионисийского культа. Другие говорят, что это «достижения» орфиков. Орфики – мистическое и философско-религиозное учение, адепты которого особенно восхваляли бога Диониса. Притом так рьяно, что внесли его (в их интерпретации Диониса-Загрея, т. е. пра-Диониса, древнюю фигуру) в цикл космогонических мифов в качестве одной из ключевых фигур. Согласно орфикам, Дионис был рожден от незаконной связи Зевса в обличии змея – обратите внимание на змеиную символику, т. е. изначально хтоническую природу Диониса еще с рождения! – и Персефоны – а вот тут обратите внимание на вновь возникающий подземный мир, опять же, говорящий о хтонической родословной:«Ибо высокогремящий Зевес сожалел о Загрее!

Со злосчастной