перед фамильным столом. Он все снимал на камеру. Хозяева показывали нам дубовый стол 1920-х годов. Это был межвоенный период, когда в Польше царил душевный подъем. Прямоугольный стол был сделан более изысканно, чем обычный крестьянский стол, и все же ему недоставало украшений и стиля. Его покрывали пятна, и выглядел он довольно потрепанно. Но Сэму с детства были знакомы все царапины и трещины.

Стефан, Софья и Майдецкий смотрели на него. Неужели они думали, что он может взвалить стол на плечи и вынести из дома?

Вряд ли Сэм поступил бы подобным образом – даже если бы захотел. Он давно привык оставлять дома с мебелью. Он много раз переезжал и в Израиле, и в Штатах – двенадцать раз! – и никогда не оглядывался назад. Он бросал целые дома, не давая жене возможности забрать даже тарелку или картину, которую ей хотелось бы сохранить.

Но сейчас он не торопился. Его руки скользили по старому дереву, ощупывая поверхность, словно он читал азбуку Брайля. Каждые царапина и трещина на деревянном столе рассказывали сыну хозяина лесопилки историю другой жизни.

Его собственной другой жизни.

Этот стол был центром той жизни. За ним за праздничной трапезой собиралась вся семья, а в обычные дни сидели только он сам, его мать, брат и бабушка. Отец часто разъезжал по окрестностям, выбирая лес для лесопилки. За этим столом ужинали в пятницу вечером перед шаббатом. Весенние седеры затягивались до глубокой ночи.

Сэм мысленно видел лица тех, кто собирался за этим столом. Брат Израэль вечно покушался на Сэмову еду, а отец вел долгие разговоры с представителями местной еврейской общины. В три года германской оккупации разговоры эти затягивались и после комендантского часа. Нацисты не собирали местных евреев в гетто, но установили для них суровые требования. За этим столом было решено собирать деньги на еду для голодающих и на взятки для немцев. Евреи надеялись выиграть время и, возможно, спасти жизни.

Майдецкий ходил вокруг стола, оживленно жестикулируя, как гостеприимный хозяин. Он предложил Сэму присесть. Сэм замер, потом сел.

Майдецкий в желтой рубашке, застегнутой под горло, сел напротив. Он стал рассказывать о чем-то так гладко, что стало ясно – он уже не раз это говорил. Сэм включил камеру, чтобы все записать.

– Когда евреев забрали, нацисты свалили всю их мебель на лесопилке Раковских, – сказал Майдецкий (я поняла все сказанное уже после расшифровки видеозаписи). – Я недавно женился, и мне был нужен стол. Я заплатил за него хорошие деньги.

Светло-голубые глаза прояснились при этом воспоминании. Софья улыбнулась Сэму.

– Цена была очень хорошая, – продолжал Майдецкий. – Всего двести злотых (около пятидесяти сегодняшних долларов).

Сэм сидел с каменным лицом, потом повернулся ко мне:

– Он говорит, что выгодно купил стол, – пояснил он.

Я смотрела на Майдецкого, который сидел, скрестив руки на груди, и был явно доволен собой. Интересно, представляет ли этот человек, что, когда он торговался за стол, Сэм после облавы боролся за жизнь в убежище?

Но Майдецкий, похоже, об этом не думал. Он рассказывал, как приобрел эту ферму вместе с домом и мельницей. Еврей, которому все принадлежало, выжил, но не смог вернуться из-за опасной послевоенной обстановки в Польше. Майдецкий сказал, что нашел хозяина, господина Бреннера. Вместе с другими уцелевшими евреями он прятался в подвале в соседнем городе. На евреев нападали повсеместно, и им приходилось прятаться. Майдецкий уговорил Бреннера подписать документы о передаче имущества, прежде чем тот покинул страну.

Он перешел к другой теме. Наклонившись вперед, он принялся рассказывать о трагическом дне облавы – Стефан говорил об этом с тем же пылом.

В тот день Майдецкий проходил через город. Он видел, как немцы грузят евреев в повозки и грузовики. Он узнал лошадь и повозку – они принадлежали его покупателю, еврею Спокойному. Сам он только что договорился с ним о продаже зерна, но Спокойный еще не успел оплатить заказ.

Я не понимала, что именно говорит наш хозяин, но тот заговорил громче, показывая, как позвал Спокойного. Он сказал, что тот может не волноваться об оплате, потому что зерно еще не доставлено. Майдецкий улыбался и кивал, довольный собственной щедростью.

Спокойный поблагодарил его. Только тогда Майдецкий заметил его окровавленные руки. У тех, кто сидел рядом, руки тоже были окровавлены. Нацисты заставили еврейских полицейских собирать тела убитых во время облавы и принудительной депортации евреев.

– Пожалуйста, съездите к моей жене, – попросил Спокойный Майдецкого. – Она в Глогуве. Скажите ей, что я поехал в Михов.

В Михове немцы грузили евреев на поезда, направлявшиеся в лагерь смерти Белжец. Когда повозка Спокойного приехала, вагоны уже были битком набиты обреченными евреями.

– Вагоны были уже заперты, – рассказал Майдецкий. – Поэтому их просто расстреляли.

– Вы рассказали об этом жене Спокойного?

– Нет, – пожал плечами Майдецкий.

Он начал напевать песенку, которую еврейские музыканты играли на христианских свадьбах, а потом повернулся ко мне, словно заметив впервые, и спросил, знаю ли я этот мотив. Я покачала головой. Он удивился.

– Я скучаю по евреям, – сказал он.

Он явно ожидал моей реакции. Я выдавила из себя вежливую улыбку.

Сэм спросил Майдецкого о Роженеках – его отец всегда считал, что они укрылись в Загоржице. Не слышал ли он о девушке, которая спаслась во время резни? Майдецкий покачал головой.

Сэм пристально посмотрел на Софью, потом на Стефана. Они отвели глаза. Значит, мы приехали просто посмотреть на старую мебель.

Сэм спросил Майдецкого о других родственниках – о семье Дула.

– Авраам Дула – мой дядя, – сказал он. – Они вместе с женой, Эстер, управляли магазином тканей в городе. Мой отец считал, что они нашли убежище в этой местности, скорее всего, в этой самой деревне.

– Да, – кивнул Майдецкий, – совсем рядом. Они похоронены в подвале для корнеплодов.

Глава 3. Скотный двор

Хрущина-Велька, Польша, 1991 год

Мы пробирались сквозь высокую траву, отделявшую ферму от теснившихся друг к другу домиков. Я догнала Сэма и спросила, кто такие – семья Дула. Сэм ответил, что в обеих семьях были его тетушки. Одна сестра его матери вышла замуж за Дулу, другая – за Роженека. Лавки обеих семей находились очень близко – на главной улице их разделяла только пекарня.

О нашем приходе соседей известили крики петухов и собачий лай. Вышел хозяин. Майдецкий кивнул ему, показывая, что незнакомцы пришли с ним.

Пожилой фермер в грязной рабочей одежде кивнул Майдецкому и осмотрел нас. Появление пятерых незнакомых людей его не удивило – мне даже показалось, что он