отстававшими в этом деле от наших барышников, прикрывавших себя, конечно, более цивилизованным термином филантропов».

О таких же фактах (впрочем, как бы между делом, повествуя о переходе корейцев в православие) поведал и В.И. Вагин: «Особенно много было крещено детей у корейцев, переселившихся к нам в 1869 и 1870 годах. Не имея, в первое время, средств к существованию, эти корейцы охотно отдавали своих детей на воспитание к русским. Еще до наступления весны в редком доме не было корейского ребенка. По настоянию местного священника многие из этих детей были тогда же крещены. В течение 1871 г. окрещено было 363 чел. об. пола. Многим корейцам миссионер должен был отказывать в крещении потому, что, как писалось в его отчете, что не знал места их жительства; кроме того, встречался недостаток в необходимых для крещения сорочках и крестах. Впоследствии некоторые из корейцев, живших около Владивостока, обзаведясь понемногу хозяйством или желая переселиться в другие места, настоятельно требовали возвращения своих детей. Требование это было совершенно понятно: с одной стороны, корейцы желали иметь помощников в хозяйстве и будущих работников; с другой – ими руководило чувство кровной связи. Но местный священник воспротивился этому: по его мнению, возвращение детей-христиан к родителям-язычникам не могло быть допущено. Завязалась переписка, и только уже главное управление разъяснило, что нет закона, по которому дети, обращенные в христианство, могли бы быть разлучаемы с родителями; в этой переписке прошло около полугода.

Между тем местным властям наконец-то стало известно, что многие перешедшие через границу в 1869–1870 годах корейцы, которых было намечено переселить в долину реки Суйфун, ушли в Маньчжурию, в окрестности города Хуньчуня, получив обещание от китайских властей, что они будут обеспечены продовольствием. Так как эти переселенцы фактически уже считались русскими подданными и получили в долг продукты за счет казны, российские власти обратились к китайским с требованием об их высылке и о недопущении подобных случаев на будущее время. Однако китайская сторона, как, впрочем, и ожидалось, не отреагировала на эти требования. Более того, в ноябре 1871 года в качестве ответной меры «Хунчунский Селин (командир полка, расположенного в Хунчуне) потребовал выдачи перешедших в русские пределы корейцев как подданных Небесной империи» (И.П. Надаров. Инородческое население Уссурийской страны…).

Действительно, такой факт был; причем, например, Б.Д. Пак считает, что это представление было сделано «по распоряжению китайского правительства».

Н.П. Синельников (к тому времени уже он занял должность генерал-губернатора Восточной Сибири), направил в столицу запрос о том, как следует реагировать на такое требование китайских властей. «Государственный канцлер (министр иностранных дел России – В.П.) светлейший князь Горчаков разрешил тогда категорически вопрос о подданстве корейцев, перешедших в российские пределы. Его светлость 9 ноября 1871 г. телеграммой уведомил генерал-губернатора Восточной Сибири сенатора Синельникова, что выдавать переселенцев не следует, так как с Кореею у нас договоров не существует» (И.П. Надаров, там же). Впрочем, следует несколько поправить уважаемого И.П. Надарова: разумеется, вопрос о российском подданстве корейцев тогда решен не был; как мы увидим далее, до его окончательного разрешения было еще далеко. Тем не менее эта неточность была повторена и другими авторами. Вот, например, как интерпретирует те же события А.Я. Максимов.

«Это обстоятельство (переход корейцев в Россию – В.П.) всполошило правительство богдохана, считавшего себя с незапамятных времен сюзереном Кореи. И вот оно обратилось к нам в 1871 году, через посредничество Хунчунского губернатора, с дерзким требованием немедленно выдать всех корейских выходцев как китайских подданных. В ответ на это требование все корейцы, отдавшиеся под высокое покровительство Белого Царя, были признаны русскими подданными. Одновременно генерал-губернатору Восточной Сибири Синельникову было предписано из Петербурга: «Корейских выходцев в Корею не возвращать – так как с государством этим Россия не заключала никаких договоров» (выделено автором – В.П.). Этим знаменательным распоряжением наше правительство не признало зависимости Кореи от Китая, чем развязало себе руки для будущих сношений с Азиатской Италией.

Правительство богдохана, сознав, вероятно, эфемерность своего владычества над Корейским полуостровом, не осмелилось опротестовать подобный необычайно твердый и решительный политический взгляд России и благоразумно удовольствовалось номинальным сюзеренством, не приносившим пока вреда русским интересам на крайнем Востоке» (А.Я. Максимов. Наши задачи на Тихом океане…).

В декабре 1871 года императорский российский посланник в Пекине А.Е. Влангали официально обратился к китайским властям за разъяснениями по поводу требований хунчунских властей.

В ответ ему было сообщено, что китайский император издал указ, предписывающий местным властям не допускать перехода корейцев через границу, а при задержании немедленно возвращать их в Корею. Корейскому правительству «был дан наказ наблюдать за своими подданными», а возвращенных препровождать на прежнее место жительства. Китайское правительство якобы только пыталось предупредить затруднения на своей границе. В ответе также говорилось: «Указ императора относится к китайской территории, а власти Хунчуня лишь предложили русским властям последовать примеру китайцев и возвратить корейцев на родину» (Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи). Чтобы предотвратить на будущее любые возможные недоразумения с корейскими переселенцами, А.Е. Влангали после консультаций с МИДом в письменном виде сообщил китайской стороне, что «предписанные китайскими властями порядки не могут иметь законную силу в России» (там же).

Несмотря на все невзгоды, корейские переселенцы в Южно-Уссурийском крае оказались в несравненно лучших экономических и социальных условиях, чем их соотечественники на родине. Покорность и нетребовательность этого контингента, готовность работать в любом месте и на любых условиях, необыкновенное трудолюбие – все это способствовало быстрому хозяйственному освоению новых территорий, даже мало-мальски пригодных для поселения. Буквально в течение одного сезона они обычно отрабатывали свой долг и начинали трудиться на себя (напомним, что от налогов переселенцы были освобождены).

Для корейцев сам факт заботы о них властей – по контрасту с поведением чиновников самой Кореи – представлялся чем-то нереальным; они были в действительности безмерно благодарны России, приютившей их; благодарили и чиновников, причем в довольно оригинальной форме.

«Г. Пуцилло пробыл на корейских поселениях около полутора лет. Он успел устроить их довольно удовлетворительно. Сами корейцы были до такой степени довольны им, что провожали его со слезами и в знак благодарности воздвигли ему два какие-то памятника – оба с надписью: «Капитан Михайло Иваныч Пуцилло. За любовь и справедливость к корейскому народу» (видимо, ошибка В.И. Вагина; на самом деле Пуцилло звали Михаил Павлович – В.П.). Корейцы, поселенные около Посьета, поставили такой же памятник поручику Рязанову, который заведывал там корейскими поселениями и своим образом действия заслужил между ними благодарную память» (В.И. Вагин. Корейцы на Амуре).

Переселение на Амур

Новая, хотя и несколько меньшая по масштабам, волна корейского исхода хлынула в