продолжает книга «Всё из-за тебя, Итан» (2017) другой американской писательницы – Али Стендиш. Ситуация до того определенная, что даже у взрослых не хватает решимости сказать Итану, что он ни в чем не виноват. Родители перевозят семью в другой город, подальше от места, где случилось несчастье. «Здесь тебе будет легче, дорогой», – убеждает сына мама, сама совсем не уверенная в этом[221]. Итан мысленно составляет длинные списки – что он мог сделать, чтобы предотвратить несчастье. «Я бы столько всего исправил, будь у меня такой шанс»[222]. Психолог называет это «синдромом выжившего». В конце концов спасает Итана то, что он – рискуя собственной жизнью – помогает своей новой подружке и четырем очаровательным рыжим волчатам спастись во время урагана.

Поначалу и родителей Итана, и его самого мучает вопрос, не является ли Корали просто попыткой заменить умершую Кейси. Папа Итана волнуется: «Что, если он использует ее как оправдание, чтобы не двигаться дальше, не анализировать свои эмоции?»[223] Да ведь того же опасается и сам Итан. Мало того, Корали и Итану чудятся призраки, еще усложняющие ситуацию, поскольку «вера в призраков опасна. Она порождает беспочвенные надежды»[224]. Самое трудное для Итана – действительно поверить, что Кейси умерла.

Призраков не существует, говорю я себе. Мертвые не возвращаются.

Но тихий голос у меня в голове не унимается. А вдруг?[225]

Не в том дело, что одна жизнь (а здесь даже целых пять) искупает одну смерть, – нет, просто, сделав что-то хорошее, Итан чувствует, что может наконец простить самого себя. Вместе с прощением приходит возможность разделить горе с другими – с дедушкой, тридцать лет назад потерявшим молодую жену, с отцом Кейси, которому предстоит отключить находящуюся в коме дочь от дыхательного аппарата.

Мы цепляемся за вину или за скорбь, когда это последнее, что у нас осталось, последнее, что связывает нас с человеком, которого нам не хватает. Мы не хотим отпускать эти чувства, считая, что иначе у нас не останется ничего. Но это слишком опасно, Итан, – никогда ничего не отпускать. Пока не отпустишь, не придут воспоминания. А если ты не будешь вспоминать Кейси, она и в самом деле исчезнет[226].

Я так подробно останавливаюсь на конкретных событиях этой книги, потому что чувство вины – одна из самых существенных и тревожащих нас эмоций, оно очень часто сопровождает смерть близких, хотя никакой реальной вины нет. Иногда чувство вины овладевает тобой просто потому, что ты выжил там, где другие погибли.

В книге нидерландского писателя Петера ван Гестела «Зима, когда я вырос» (2001) действие происходит через два года после окончания Второй мировой войны. У Томаса год назад умерла мать. Он и двое его новых друзей – еврейские дети Пит Зван и его старшая двоюродная сестра Бет – живут в Амстердаме. Родители Пита и отец Бет погибли во время войны. Все эти смерти случились до начала книги, однако ее центральная тема – чувство вины тех, кто остался в живых. Детям надо разобраться в том, что такое смерть и как жить тем, кто выжил. Пит своих родителей видел в последний раз, когда ему было четыре года; его мучает то, что он, в сущности, ничего не знает о них, ничего не помнит:

– Самое ужасное, – услышал я его голос, – что я-то сам ничего не видел и ничего не пережил – ни голодную зиму, ни облавы, я никогда не видел, как евреев уводят из дома, во время войны я вообще не знал, что я еврей, я не помню, как выглядела мама… […]

– А я вот иногда думаю, – сказал Сван, – почему все мои близкие умерли, а я жив? Иногда я стою на Амстелвелде, вижу вокруг уйму людей, они не обращают на меня внимания, не видят меня. И тогда я знаю точно: ты, мальчик, умер, время от времени тебе просто снится, что ты еще жив[227].

Бет ненавидит себя, ненавидит и мать – не еврейку, за то, что она и ее братья и сестры выжили. У нее самой в комнате множество фотографий тех, кого уже нет в живых. Чтобы справиться с чувством вины, она хочет прожить жизнь за всех, кто погиб, – уехать в Палестину, стать там настоящей еврейкой. Томас ничего не знает об угнанных в концентрационные лагеря евреях, но он просто не может представить себе, что такое смерть, и это его ужасно мучает.

Я не засыпал и думал: что же такое смерть? Смерть – это не темнота. Если закрыть глаза, становится темно, но эту темноту можно видеть. Смерть – это ничто, даже не темнота. Но что такое ничто? В пустой коробочке ничего нет. Значит, если открыть пустую коробочку, то увидишь ничто? Может, и так. Ничто существует. Все мертвые где-то есть[228].

Зван крутился в кровати. Наверное, он думал о том же.

– Что значит «умер», Зван?

– Это значит, что ты больше не живешь, – сказал Зван со вздохом.

– А человек полностью исчезает, когда умирает?

– Пока люди тебя помнят, ты не совсем умираешь.

– Но мертвые нас уже не помнят, да?

– Не помнят, – сказал Зван[229].

Опять оказывается, что память об ушедших невероятно важна. Это одна из форм примирения жизни со смертью: помнить умерших и научиться прощать себя за то, что жив.

Глава 34

Магическое лекарство от смерти

Я совсем промок. Я скоро утону.

Сергей Козлов.

Ежик в тумане

В реалистическом нарративе, когда правдоподобие сюжета диктуется самой жизнью, не всегда возможно «избавить» героя-ребенка от смерти. В «реальности» литературного произведения все может подталкивать к печальной развязке; авторы девятнадцатого века – Чарльз Диккенс, Шарлотта Бронте, Владимир Короленко – следовали именно по такому пути. Но существуют приемы, позволяющие обойти это препятствие, не нарушая внутренней логики. В определенный момент развития литературы (сначала взрослой, а потом и детской) в ней возникает новый художественный метод – «магический реализм», вплетение магических, волшебных элементов в ткань в целом реалистического повествования. Этот литературный прием лучше всего знаком нам по текстам латиноамериканских авторов – Хорхе Луиса Борхеса, Габриэля Гарсии Маркеса, Хулио Кортасара.

К середине 2000‑х годов магический реализм органично вошел в русскую детскую литературу – например, в книги Екатерины Мурашовой и Дины Сабитовой.