Что ж, тоже по-своему памятный день. Его стоит отметить: конечно, не с радостью и не с гордостью, тем более не с искусственно бодрящейся фрондой, но и не с бесстрашием отчаяния и презрения к себе, а со всесторонним пониманием страшного заблуждения, бывшего отчасти виной, отчасти судьбой, и, кроме того, с надеждой, с уверенностью, что это все скоро закончится, что дни этого ужаснейшего, позорнейшего эпизода немецкой истории сочтены и что настанет пробуждение от кошмарного сна, и так хотелось бы, чтобы он был не более чем сном.

К сожалению, все это было действительностью. Европа лежит в руинах и вместе с нею — Германия. Физическая и нравственная разруха, принесенная национал-социализмом, беспримерна. Невозможно измерить, сколько крови стоила, во сколько потерь обошлась его бешеная жажда грабежа и убийства, его дьявольская политика депопуляции. Но едва ли не чудовищней — духовное бедствие, которое он учинил своим террором, поругание и порча, человеческое унижение и деградация из-за принуждения ко лжи и внутренней раздвоенности, насилие над совестью. После тысячи преступлений в самой Германии он развязал войну, которую нес в себе, которой был равнозначен с самого первого дня. Вина ли в этом немецкого народа, увидевшего в кровавом выскочке спасителя? Давайте не говорить о вине. Так не назовешь фатальное сцепление последствий несчастной истории, и коль скоро это вина, то она переплетается с виной многих в мире. Но ответственность — это нечто иное, чем вина. Ответственны мы все за то, что вышло из немецкой сущности и было исторически содеяно Германией в целом. Мы предъявляем к другим народам слишком большие требования, если хотим, чтобы они в нюансах различали между нацизмом и немецким народом. Если есть Германия, если есть народ в его историческом облике как коллективная личность со своим характером и судьбой, тогда национал-социализм — не что иное, как форма, которую двенадцать лет назад принял народ, народ Германии, чтобы используя мыслимые и немыслимые жесточайшие и коварнейшие средства, предпринять самую дерзкую попытку завоевания и порабощения мира, какую знавала история — попытку, которая едва не удалась. Очевидно, так смотрит на это мир, даже если широкие массы стремящегося к миру немецкого народа чувствуют иначе. Противники Германии, которым приходится тяжко страдать (приносить немалые жертвы приходится в том числе и огромной богатой стране, из которой я к вам обращаюсь), с первого дня войны вынуждены иметь дело со всем немецким интеллектом, изобретательностью, храбростью, любовью к дисциплине, воинской сноровкой, короче, со всей силой немецкого народа, который стоит за режим и бьется в его битвах, — а не с Гитлером и Гиммлером, которые вообще бы ничего не значили, если бы слепая мужская верность сынов Германии по сей день не сражалась и не гибла со злосчастной львиной яростью за этих подонков.

Не за них, говорите вы, а за священную немецкую землю? Друзья!.. Владычеством, которого Германия ни за что не имела права допускать над собой, ложью, бесправием, преступлениями немецкая земля давно уже так осквернена и запятнана, что защищать ее на сей раз — это бессмыслица, строптивое упрямство, а не славное мужество. Мужество, продолжающее отстаивать нечто доказанно дурное, — на самом деле страх конца и нового начала, трусость, которая как раз совершенно не пристала народу, сказавшему: «умри и возродись»[58]. Один молодой поэт в нацистской Германии во время войны отважился на такие строки:

И наша речь, обученная ложью,

Уж не годится для священных од.

Так же, как с нашей речью, обстоит и с оскверненным немецким мечом. Он больше не пригоден для того, чтобы защищать ту Германию, что остается священной для всех нас. Бросьте его и положите этому конец, дабы стало возможным новое начало, новая жизнь!

31 января 1945

Немецкие слушатели!

Жалкий субъект, все еще называющий себя вождем Германии и грозящий мучительной смертью всякому, кто противостоит безумному продолжению полностью проигранной войны, стало быть, Гитлер отметил 12-ю годовщину своего правления, самый черный день немецкой истории, речью по радио, которую едва ли слышали вы, жители оккупированных областей. Какое вам дело до того, какие аргументы он извлекает из своей заезженной дешевой риторики, чтобы подать в героическом свете свою движущуюся к развязке уголовную судьбину и выставить себя воином Господним, избранным свыше защитником Германии от целого мира коварных завистников, европейским оплотом против восточных орд, помышляющих лишь о разрушении! Снова пытается он напоследок одурачить себя и немецкий народ этими идиотскими и, разумеется, совершенно бесстыдными бреднями. Он произносит имя Германии — страны, которую он испоганил, обездушил, разрушил на корню и во всех смыслах, привел к самому плачевному состоянию в ее истории и сделал мерзостью пред Богом и целым миром. «Европа», говорит он, имея в виду ту часть света, которую он попирал ногами, мучал, осквернял, выхолащивал, истреблял, из которой он выжал двадцать шесть с половиной миллиардов долларов в виде так называемых оккупационных расходов и неоплаченных товаров и в защитники которой от восточной и западной бездуховности он теперь рядится. Способен ли еще хоть один немец слышать без отвращения набившую оскомину болтовню этого человека о всемирном заговоре большевистско-еврейских плутократов против него, защитника высших западных ценностей? Он лгал немецкому народу и отравлял его мысли и чувства каждым словом, которое с завываниями вгавкивал ему в уши. Теперь он хочет спастись от того неизбежного, что ему суждено, — спасти себя и свой погрязший в преступлениях режим, — и снова лжет народу, уже отдавшему ради пропащего дела все, что имел. Чтобы тот и дальше держался, истекая кровью и жертвуя собой в безнадежной битве, он внушает, что все выносимые ныне народом страдания не могут идти ни в какое сравнение с ужасающими бедствиями, которые ждали бы Германию вследствие признания ею поражения. Он делает вид, что с Германией будет обстоять так же, как со странами, в которые вслед за его войсками вошли гестаповцы. Он делает вид, будто противники Германии — нацисты, и будут обращаться с побежденными так же, как нацисты.

Однако противники и победители Германии — не эсэсовские живодеры и бестии, а люди; вам, жителям оккупированной области на западе, это уже известно. Именно потому, что они люди, и их принципиальное отличие от национал-социалистов заключается в том, что они все еще ощущают себя связанными неким кодексом чести, понятиями права и цивилизации, временами они оказывались в проигрыше против не ведающего таких препятствий врага. Генерал Эйзенхауэр сказал вам, людям из Аахена и его окрестностей: «Мы приходим как победители, но не как угнетатели». Вы знаете,