большими. Но это изменение – не просто изменение масштаба, в нем участвуют всевозможные осмысления. В книге Ф. Оливье Брахфельда «Чувства неполноценности» мы обнаружим множество замечаний по поводу гулливеризации[477]. В книге же, посвященной образам, наша задача состоит лишь в привлечении наивного внимания к изменениям масштаба[478].

IX

Как мы видим, образы тяжести и образы высоты выступают в качестве оси по отношению к разнороднейшим образам, и согласно направлению движения на ней откладываются несходные образы: образы падения и образы поднятия, образы человеческой малости и образы величия созерцания. Стоит добавить к таким образам их изначальный динамизм, и их станет еще больше, а их разнообразие зависит от самой их интенсивности. В своей книге «Набросок системы ощутимых качеств» Жан Ноге делает справедливый вывод: «Вес стал подлинным измерением вещей» (Esquisse d’un Système des qualités sensibles, p. 141). Это прежде всего одно из измерений образов, или, иначе говоря, именно с помощью веса, допущенного воображением, вещи обретают измерение высоты или измерение тяжести. Глядя на мир предметов, которые необходимо воображать и одушевлять заново, воображение без конца играет в игру «птица летает», находя удовольствие в различении – в зависимости от настроения – того, что падает в бездны, и того, что взмывает в небеса.

Dans la vie infinie on monte et l’on s’élance

Ou l’on tombe; tout être est sa propre balance.

В бесконечной жизни поднимаются и взлетают

Или же падают; у всякого существа собственный баланс.

(Hugo V. Ce que dit la Bouche d’Ombre)

Антитеза здесь в какой-то степени динамична: верх динамизирует низ, низ динамизирует верх. Эту взаимосвязь двух направлений прочувствовал Рибмон-Дессень, написавший в Ессе Homo:

Mais qui redoute le gouffre va au gouffre, et le

Prince des Ténèbres est là pour suivre l’aventure.

……………………………………………………

Du ciel il faut tomber, de la tombe il faut montrer.

Où donc est le niveau de l’homme? O ténèbres, il

n’est pas de place pour l’homme.

Но кто страшится бездны, в бездну попадет,

И Князь Тьмы оказался там, следуя приключению.

………………………………………………..

С неба надо упасть, из могилы – восстать.

Так где же уровень человека? О мрак,

Для человека места нет.

Впрочем, как только мы начнем сопрягать с динамическими образами моральные ценности, мы сможем найти и более любопытные интуиции. Можно сказать, что для Франца фон Баадера земля (terre) была сотворена, чтобы остановить (arrêter) некое падение: если слово terra прочесть назад, получится arrêt (остановка). Благодаря сотворению земли Люцифер оказался «тартаризован», мятежный ангел остался заперт под землей (см. Susini. Диссертация. T. II, р. 309).

Итак, следует систематически наделять материальные образы воображаемым весом, рассматривая их влияние на воображение как диалектику подавленности и распрямления. Тогда удастся сформулировать в обобщенном виде бодлерианские соответствия, которые для связности тем воли будут играть ту же роль, что и бодлерианские соответствия из знаменитого сонета для связности тем чувствительности. Следует лишь грезить о большом количестве и о монотонности образов, нагромождающихся вокруг свинца, чтобы увидеть, как они вовлекают в соответствия все элементы психологии тяжеловесности. Прочим образам свойственна большая пестрота и менее абсолютный характер, поскольку здесь вмешивается воля к распрямлению.

Уясним, что тяжесть представляет собой основополагающую силу, заставившую Шопенгауэра приписывать волю даже материи. Материя для него является первичной волей, самой тупой и, следовательно, сильнейшей. Шопенгауэр настолько доверял реализму воли, что пренебрегал реализмом ее воображения. Между тем он с большой прозорливостью видел нашу причастность к этой диалектике подавленности и распрямления, характеризующую воображение тяжести. Можно сказать, что для него колонна служит иллюстрацией к мифу об Атланте и что, созерцая колонну, мы сенсибилизируем комплекс Атланта. Ведь Атлант – столп неба, а колонна – Атлант крыши.

Если мы хотим понять мифологическое мировоззрение, если мы хотим сохранить за мифологией ее ценности синтеза, то нам представляется очень важным оставлять первообразы в их подвижности, в их взаимообмениваемых ценностях. Так, Арбуа де Жюбенвилль[479] превосходно сказал: «Атлант, одушевленная кариатида мужского пола, дублет к слову chiṓn (χιών)– колонна» (Les Premiers Habitants de l’Europe. T. II, p. 25). Но y всех мифологов-рационалистов этот дублет переведен на реалистический язык колонны. Этим историкам представляется, будто образ небосвода, поддерживаемого четырьмя колоннами, разумнее, чем образ неба, несомого на спинах людей (см. Krappe A. La Genèse des Mythes. Trad., p. 265). Тут вспоминаются усилия историков географии, стремившихся найти местоположение Геркулесовых Столбов. На самом же деле сложная психология мифа будет лучше понята, если мы придадим понятию дублета все его смыслы, если мы согласимся с тем, что один единственный образ может возбуждать массу объективных точек зрения и субъективных резонансов, если мы охотно продвинемся вглубь бессознательного, чтобы обнаружить там всевозможные грезы о «кариатиде мужского пола». Впрочем, зачем отказываться от еще одной составной части первообраза? И действительно, Арбуа де Жюбенвилль упоминает как опору неба еще и Атласские горы[480]. Итак, человек, колонна, гора – вот триплет, который должен послужить нам для подведения итогов космогоническим грезам, касающимся опоры для небосвода. Именно вокруг этого триплета нам предстоит располагать первозданные метафоры. С его помощью мы сможем определить движение метафор, понять их естественное содержание. Мы любим начинать книги по истории Франции – что за чудная педагогика!– сообщая нашим детям: «Наши предки галлы боялись лишь одного – как бы Небо не упало им на голову». Что происходит с этими словами взрослых в детской душе? Мы-то знаем, что небосвод — всего лишь слово, легенды мы также склонны считать словами. Триплет человек – колонна – гора представляет собой для нас лишь словесное соответствие. Стоит лишь одному из этих слов стать вещью, как все изменится. Если мы действительно сможем испугаться, что небесная крыша обрушится, то защищающий нас столп – просто герой.

Зритель, вовлеченный в такие образы, сопричастен труду столпа, его страданию, его утомленности или же в иных случаях – его мужской гордости. Так, Лоти жалел удрученные камни. В «Смерти Филы» он переживает в египетских Фивах это присущее столбу чувство усилия и подавленности (р. 264):

Эти камни… говорят об усталости, ибо на протяжении тысячелетий одни из них подавлены весом других… О! Нижние камни выдерживают груз неимоверных нагромождений!

Если же мы узнаем, что столб не несет ничего или что он принимает на себя фальшивый вес, то все величие архитектурного шедевра подлежит