даже следы мифологий, которым обучаются в школе. Фактически знание от грезы отделить всегда трудно, поскольку и то и другое необходимо как следует выражать на обыденном языке. Но если мы действительно поставим себя в образную ситуацию, то на самом деле увидим образы, ищущие себе имя·, в отношении эффективного обозначения иногда можно колебаться, и тогда вещь будет существовать до ее имени. Тот, кто сумел найти образы адских сил, составляющие нечто вроде андрогина, сочетающего в себе черты Плутона и Прозерпины, получит смутное впечатление, будто он переживает глубинный образ, образ, предшествующий школьным мифологиям, где божество по имени Плутон отличается от божества по имени Прозерпина, где Плутон и Прозерпина характеризуются социальными или семейными атрибутами. В некоторых глубинных грезах ощущается инфернальный комплекс, отмеченный хтоническими, доплутоновскими признаками.

Стало быть, нам представляется, что вертикализм философии Дезуайля обнаруживает глубокие корни в исследовании онирических глубин. Обозначим пять уровней, сквозь которые проходит, развертываясь, полный метод снов наяву; мы просим читателя прочесть следующий список снизу вверх:

1. Небесные мистические образы.

2. Высшие мифологические образы.

3. Образы личного бессознательного.

4. Низшие мифологические образы.

5.Инфернальные мистические образы[485].

Но нам следует настаивать на том, что эти различные уровни пересекаются то в одном, то в другом направлении, так что «такие образы не бывают друг от друга независимыми». Мы охотно сказали бы, что динамическая важность образов для психики зависит от устанавливаемых ими смещений, и получается, что образ всегда предстает как обнаружение разности, то в виде восхождения в сторону более легкого и свободного существования, то в виде углубления в сторону более компактного и неподвижного бытия. Изменения сути образов достаточно для того, чтобы обратить движение. Так, субъект, грезящий о голубке, контаминирует свою грезу полета образом летучей мыши – и тотчас же ощущает «полет как падение». Не всегда легко удержаться на определенном уровне образов или, как говорит Дезуайль, в определенном образном стиле – это выражение, между прочим, хорошо характеризует философа, взявшегося за изучение литературных образов.

Каждый из этих уровней представляет собой особую инстанцию, инстанцию защищенную. Дезуайль напоминает, что оккультисты говорят о защитнике порога. В этих исследованиях психических глубин мы и находим таких защитников порогов, драконов, которых предстоит победить герою. При каждом перемещении уровня можно видеть их смягченные копии. У любого рая и ада есть свой привратник. У всех за́мков глубинной медитации есть своя ограда. Но мы зачастую не любим добираться до центра наших глубин, часто нам не нравится спускаться в самих себя, по крайней мере мы едва ли опускаемся в самый тайный подвал. Все, кто утверждает, будто занимаются этим, этого не делают. «Игитур[486] спускается по лестницам человеческого духа, движется во глубине вещей в „абсолют“, который он сам и есть» (Малларме).

Нередко встречается и отказ от спуска. Один герой Германа Мелвилла говорит: «Будь проклят час, когда я прочел Данте!»[487] Пьер, меланхолическая душа, медленно утрачивающая любовь собственной матери в растущем соперничестве, отказывается спуститься в собственные глубины, проследовать за Данте по кругам ада, характеризуемым своими страстями, подобно всякому внутреннему аду. И самое поразительное в терапии с помощью грез наяву – это то, что страдающие в глубинах бессознательного являются теми, кому труднее их исследовать. Нормальные субъекты спускаются к мифологическим представлениям быстрее. Дезуайль говорит, что трех-четырех сеансов грез наяву бывает достаточно для того, чтобы субъекты, более отягощенные недугами, попросили еще о дюжине таких сеансов (Desoille R. Le Rêve éveillé… p. 139).

XI

Одна из двух черт, больше всего поразившая нас в технике грезы, устремленной к аду, в том виде, как ее практикуют Робер Дезуайль и его ученики, касается легкости, с которой грезовидец принимает в своих грезах компанию целителя. Если говорить в стиле психоанализа, то нам кажется, что здесь мы встречаемся с весьма несложным типом трансфера[488], и, на наш взгляд, он соответствует глубокой человеческой истине. Похоже, что глубинной психологии действительно требуется ментор. Мы не можем как следует познать собственные глубины, так как скрываем от себя кое-какие формы, естественно, смутные, но, между тем, действующие в нас. Мы не слишком расположены к познанию собственных тайн; мы начинаем спотыкаться с первых же ступеней, ведущих в наш ад. И первый же образ, с которым мы сталкиваемся, – гримасничающий и ужасный Цербер. Необходим проводник, ибо он скажет нам: «Ты будешь видеть хуже. Не дрожи. Я с тобой». В действительности, речь идет о том, чтобы отучиться от страха, от страха в определенной степени внутреннего, от страха, творимого нашими искушениями, от страха, пугающего нас нашими же инстинктами. Чудовища, с которыми мы встречаемся, всего-навсего экстериоризируют мучающие нас силы. Помогая нам обозначить их, проводник помогает нам их одолеть.

В таких преисподних мы без труда узна́ем ад экскрементов, о котором мы говорили в связи с виде́ниями Стриндберга, рассуждая о грязи. И как раз у Дезуайля есть привычка перед воображаемыми путешествиями обращаться к пациентам с тем, чтобы те облекли воображение в «скафандр». Это столь малоонирическое слово, несомненно, должно получить онирическое толкование. Тем не менее мы прекрасно понимаем, что для того, чтобы пошарить в глубинах бессознательного, следует «надеть перчатки». Разве эти глубины в человеке не представляют собой трясину, о которой поэт сказал, что она «тысячу лет покрыта тиной» (Verhaeren Е. Les Visages de la Vie, p. 342)?

Итак, сущность техники снов наяву состоит в разработке всевозможных образов вертикали.

Для спуска нужны линии образов; эти линии образов отыскиваются в грезах подземного воображения.

Для того чтобы вновь подняться, также нужны линии образов. Этот подъем невозможен без сброса балласта тяжелой вины, тяжелых мук. Этому-то и может помочь обращение к динамическим и материальным образам земли.

Линии образов необходимы и для того, чтобы избавиться от повседневных забот, чтобы подняться в ту сферу, где мы сможем научиться физике спокойствия. И как раз в этом последнем путешествии воздушные образы, естественно, становятся наиболее действенными.

И разве есть более мощная гарантия сразу и моральной, и психологической ценности полного метода снов наяву, чем мысль Канта: «В самопознании лишь спуск в преисподнюю может привести к апофеозу!»[489]

XII

Когда мы следуем грезам о восхождении по методу Дезуайля, мы поражаемся постоянству соотношений светозарности. Можно сказать, что воображаемому человеческому зениту присущи оттенки золота и лазури; как только грезовидец возносится в голубое небо, небо затопляет золотой свет. Поэтические тексты на эту тему бесчисленны.

Менее исследованы цвета бездны. На первый взгляд, чернота бездны стирает все и, в конечном счете, у падения лишь один цвет: черный. Этот упрощенный