Вслед за этими его словами со всех сторон раздались льстивые возгласы одобрения и признательности. Омытый потоком лести, токсобо уже увереннее продолжал:

— Благодаря Аллаху и поддержке Его Высочества эмира Бухары, да будут долгими и радостными все годы его жизни, нам удалось захватить Гиссар. Неверные отступают, освобождая воинам ислама дорогу в Дюшамбе! Пройдет немного времени, и мы совместными усилиями освободим нашу многострадальную землю от власти неверных и голодранцев. Аллах акбар!

…Лично проследив, пока последний из гостей со своей охраной, вздымая клубы пыли, промчится через перевал, изгибающийся гигантским седлом в лучах заходящего солнца, Ислам-бек дал знак стоящему рядом нукеру, чтобы тот привел к нему посланника эмира.

Через несколько минут в юрту вошел Темир-бек. Пружинящей, легкой походкой он подошел к токсобо и в знак уважения к старшему, сложив руки на груди, поклонился.

Ислам-бек был искренне рад приезду своего приемного сына, но вида не показывал. Он только ободряюще похлопал его по плечу:

— Ну, дорогой мой Темир, я вижу, учеба и служба у эмира пошла тебе на пользу. Окреп. Возмужал. Научился говорить так, что слова твои словно бальзам врачуют души верных слуг ислама, зажигая их сердца и проясняя взор.

Разглядывая молодого свитского офицера, который за преданную службу эмиру уже успел получить чин караул-беги — капитана, бек невольно позавидовал его молодости и развернувшейся перед ним перспективе. В его возрасте он даже и не мечтал быть в свите эмира, в том высоком чине, который имел сейчас Темир-бек. Но это был его приемный сын. Он был рад за него и как названый отец, и как чиновник, который имел на него свои виды.

— Ты достиг больших высот, мой мальчик. Я слышал от верных людей, что ты пользуешься у эмира особым доверием.

— При дворе Его Высочества явно преувеличивают мои заслуги, — смущаясь пытливого взгляда своего благодетеля, сказал юноша.

— И потому, — не обращая внимания на его слова, продолжал Ислам-бек, — я хочу знать от тебя, мой дорогой сынок, все то, что задумал этот напыщенный осел, твой нынешний хозяин.

Заметив недоуменный и настороженный взгляд Темира, Ислам-бек добавил:

— Мы с тобой сейчас одни и будем называть все своими именами. Нечего нам друг перед другом изощряться в красноречии, славя этого беглеца-эмира, который, я думаю, неплохо устроился за границей и теперь нашими руками пытается загребать жар.

Главарь Гиссарского басмачества умолк, глядя в глаза Темир-беку, хмурил свои лохматые брови. Во взоре юноши он уловил и страх, и надежду. Кто для него эмир — чужой человек, а Ислам-бек, хоть и не родной, но отец. Да, они не одной крови, но тем не менее люди не чужие.

Положив руку на плечо юноши, бек привлек его к себе и горячо зашептал в самое ухо, словно опасаясь, что и у него во дворе могут быть глаза и уши эмира:

— Я много сделал для тебя, потому что ты мне дорог как родной сын. Тебе и только тебе достанется все то, чем я буду владеть. Пусть эта старая рухлядь — эмир — позабавится игрой в так называемое эмигрантское правительство. Пусть помогает мне оружием и людьми, думая, что нашел в моем лице преданного слугу. Пусть. Но как только зеленое знамя священной войны заполощется над дворцом эмира в Бухаре, я, с помощью Аллаха, стану единственным правителем этой благодатной земли и провозглашу свободную Исламскую республику. А этому жадному шакалу, — Ислам-бек махнул рукой в сторону афганской границы, — учитывая его былые заслуги, я назначу пожизненное содержание.

Токсобо, не сдержавшись, хохотнул, явно упиваясь произведенным на Темир-бека впечатлением.

— В этом деле мне нужен умный и, главное, преданный помощник в стане Его Высочества. Я напишу эмиру, что ты с честью выполнил его задание и достоин его награды. Он не посмеет мне отказать, — сказал Ислам-бек удовлетворенно.

Заметив в глазах сына удивление и некоторое замешательство, он добавил:

— Подумай обо всем, что я тебе сказал хорошенько, прежде чем принять окончательное решение.

В душе Темир-бека боролись противоречивые чувства. Он вспомнил свою безрадостную юность, дырявую крышу над головой, через которую можно было, не выходя из дома, считать звезды. Вспомнил сгорбленную фигуру отца, голодные глаза старшего брата. После трагической смерти самых близких ему людей, оставшийся один на всем белом свете, Темир был в отчаянии. И только благодаря заботам Ислам-бека, которым он был сначала пригрет и получил кусок хлеба, а затем взят в семью, направлен на учебу в Кабул, стал офицером. После окончания военного училища, по рекомендации Ислам-бека, его взяли в канцелярию эмира Бухары. Эмир, видя, что юноша много знает и, главное, исполнителен до самозабвения, преследуя свои далеко идущие цели, был с ним удивительно ласков и откровенен. Он любил поговорить с начитанным не по годам, умным и красноречивым юношей. Темир же этой его благосклонностью не очень-то обольщался, потому что знал: та нить, которая связывает его с эмиром, может в любой момент оборваться. Такая нить, скажем, связывает кошку и мышь, с которой та забавляется, готовая в любой момент разорвать острыми когтями живую игрушку.

«Что ни говори, а Ислам-бек мне ближе, в конечном счете он искренне желает мне добра». Очнувшись от переполнявших голову мыслей и воспоминаний, Темир, решив для себя что-то большое и важное, твердо сказал:

— Я ваш покорный слуга и готов служить вам верой и правдой, мой дорогой отец, мой господин и благодетель. — Нескрываемая искренность и признательность заботам и доверию Ислам-бека чувствовались в этих словах.

Получив желанный ответ, Ислам-бек обнял Темира за плечи и тут же повлек его за собой в юрту. Там их уже ждал богато накрытый стол. Надо было навеки скрепить этот их родственный и военный союз.

Глава VII. Бухара. Июнь — июль, 1924 год

Агабек подъехал к вокзалу незадолго до прибытия вечернего поезда. В это время на привокзальной площади, несмотря на будний день, было довольно многолюдно. Пестрая толпа сартов, хивинцев, бухарцев, индусов, в их ярких восточных костюмах, гудела, шумела на разные лады. Особенно из общей толпы выделялись таджики, большие щеголи, как и персидские персы. Они и в будний день разряжены как в праздник: чалмы их воздымались на голове целыми грандиозными сооружениями, разноцветные халаты щегольски перевязаны зелеными и красными шелковыми кушаками. Все это собранное в одном месте пестроцветье одежд, лиц и говоров, в полной мере олицетворяло собой благословенную Бухару. Лишь изредка попадающиеся загорелые лица людей в косоворотках и полувоенных френчах говорили, что и