Грецион протягивает руку. Тарас игнорирует – копошится в кармане и вздрагивает, когда подходит официант; заказывает карамельный латте и шикает: «Уйдите, не беспокойте, не отвлекайте!»

– И как вы, Грецион Семеныч? – начинает Тарас. Шмыгает носом. – Как самочувствие после… конференции?

Грецион нащупывает волшебный рожок, складывает руки дудочкой: о, если что-то пойдет не так, если зло станет выигрывать, он затрубит и отменит время, повернет его вспять, чтобы получить второй шанс! Пока ход за ним. И он его делает.

– Внятнее, Тарас. Или вы позабыли все, что между нами было? Я говорю с вами только потому, что вы поможете мне отыскать Гип… потому что у вас есть то, что мне нужно. – Он никогда больше не говорил ему «ты» после той молниеносной беседы.

– Сам задаюсь вопросом, почему решил рассказать все это вам, – хмыкает Тарас и тут же, словно в продолжение разговора, делает жадный глоток кофе. Чашка дрожит в руках, ладони потные. – Я все еще считаю, что вы попрали все законы рассудка. И что ваши исследования выходят за грань адекватности…

– Мы уже говорили об этом, и неоднократно, Тарас. Вы решили ковырять старые раны? Есть многое в природе, друг Горацио…

– Что и не снилось нашим мудрецам, ага. – Тарас сминает салфетку. Теребит ее в руках. – И куда это вас привело, Грецион Семеныч? Я все еще не в восторге ни от вас, ни от ваших идей… но мне не хочется, чтобы вы сошли с ума.

Откуда такая благодать?! Он льстит, льстит, льстит, он шутит, шутит, шутит и даже не понимает, насколько бьет в цель; шуты, безумцы – всех умней! Где же бубенцы, почему молчит Дионис?!

– К тому же декан беснуется… так что выходите поскорее на работу, Грецион Семеныч, нет, я не шучу! Мне совершенно не хочется брать на себя ваших дипломников…

Он путает, конечно, нагоняет морок, язык его – враг его, слова – туманные заклинания, но они не сработают, нет, ведь гремящая музыка сфер не дает потерять нить разговора!..

– Ближе к делу, Тарас, ближе к делу. Или я оставлю вас здесь и заставлю платить. – Интересно, знает ли он про Лену? Если знает, то, то…

Но Тарас все еще нервно мнет салфетку, бегает глазками, касается губами карамельного латте, но не решается сделать новый глоток. Наконец переходит на шепот.

– Я слышал, что появилась некая картина, связанная с Гип… – Он боится сказать это слово, будто оно – ключ к вратам мрачной Мории, в глубинах которых ждет погибель, ведь гномы копали слишком глубоко, до тайны бытия, до тайны вечности, и он, Грецион – среди этих гномов, он будет прозябать там, в беспросветной глубине, пока вновь не загремят барабаны. – Связанная с предметом ваших псевдоисследований…

Грецион видит, как Тарас опасается произносить слова, ищет мягкие аналоги, но, не находя, все же решается и обжигает язык страшными терминами. Опускает глаза, вдруг рвет салфетку, берет и сминает новую.

– Так уж вышло, что один мой хороший знакомый работает в галерее за рубежом. Ну, знаете, занесла нелегкая! И он рассказал, что им передают какую-то невероятную, это я его цитирую, картину с оптическим эффектом, на которой изображен…

– Черный снег?! – переспрашивает Грецион. Чуть не опрокидывает чашку.

– Черный снег?! – вздрагивает Тарас так, словно это не просто слова, не просто мазки на картине.

– Вы видели его?

– Вы видели его?! – Еще одна салфетка порвана, еще одна – смята. – Нет, нет, нет, не заражайте меня своим безумием, мне просто показалось! Бросьте! Сейчас же! Вы сами просили ближе к делу! – Он допивает кофе, руки дрожат сильнее. – В общем, Грецион Семеныч, есть какая-то такая картина. Вам будет интересно. – Дрожащими руками Тарас достает телефон, быстро что-то печатает, переворачивает экран, показывает Грециону. – Вот оно, это место. Говорят, у них хорошая коллекция. Не понимаю, почему они решили купить эту невозможную безвкусицу…

Грецион изучает экран внимательно: фото здания, фото залов, информация для посетителей, часы работы, и… да, да, это оно! Он видит подпись, мелкую, неразборчивую, на иностранном языке, но ее хватает, чтобы все встало на свои места, чтобы засияли воды Источника, чтобы шеи коснулось горячее дыхание Диониса: Shtern Foundation. Там написано Shtern Foundation. Почему все так сложно? Почему, почему, почему? Почему он не забрал картину сразу, когда возложил Лену на алтарь? Зачем поддался музыке сфер, сладким свирелям, убаюкивающему шепоту черного бога?! Зачем согласился на встречу с Сундуковым?! Где его ум, где разум, почему один только волшебный рожок – сложенные дудочкой руки, – помогают говорить ему с миром; и откуда он появился теперь, этот дивный рожок, который ему подарили на третий день рождения – а ведь это мог быть жестяной барабан, отбивающий ритм эпохи! – как он оказался в его руках? Раньше Грецион таскал его с собой, хвастался в детском саду и дудел, ожидая, что на его зов соберутся звери и птицы, а теперь он мечтает увидеть ангелов, демонов, хоть кого-нибудь, мечтает не остаться наедине с этим миром! О, он помнит, да, как в детстве ощутил себя великим волшебником, подумал, что власть его велика, и несмотря на возражение отца с матерью – они всегда властвовали над ним меньше, чем дед с бабкой! – взял рожок с собой в магазин, и, специально отстав от родителей, затрубил, чтобы полопались стекла, чтобы у пузатых продавщиц затряслись животы, но ничего не свершилось, только наказание, строгие голоса родителей, угол… может, он до сих пор не вышел из этого темного угла? Может, мир, что он видит – только тени и пыль? А все голоса – голос сжалившейся матери, зовущий поесть жареной картошки?

– Поздравляю, – шепчет бог. – Жертва была не напрасна, видишь? Ты победил хитростью, мой Одиссей, ты напоил зло черной бараньей кровью, мой Эней, воды Источника ждут тебя, осталось лишь оставить всех друзей и врагов, забыть о живых, ведь в мире вечности нет им места, там они – блеклые тени, пляшущие в свете трех ликов многоликой богини…

– А вообще, Грецион Семеныч. – Тарас наконец-то убирает телефон. – Заканчивайте со всем этим, ладно? Не то чтобы я беспокоился о вашем здоровье, но вы же правда слетите с катушек и…

Он вскрикивает – наконец замечает забинтованные руки Грециона.

– Что это такое?! Что вы делали?!

– Сущий пустяк, – бормочет Грецион, оставляет деньги. Видит, как – невозможно! – остатки карамельного латте в чашке Тараса, последние капли, становятся черным вином. – Не обращайте внимания. Не обращайте…

И, не забыв схватить волшебный рожок, спешит прочь из этого туманного Лимба, где за столиками беседуют обреченные души поэтов и