в окно. Убеждается. Луна за тучами – дивно, не следит колдунья Геката! – только свет желтых фонарей золотой пыльцой оседает на мрачном шлейфе полуночи; или не полуночи? Как узнать, часы остановились, нет больше времени, но почему-то до сих пор пляшет смерть, наступает на пятки в неумелом вальсе – кто позвал старуху на бал?!

Грецион поднимается. Видит, что мальчик-попутчик не спит, наблюдает за ним. В темноте улыбается, прикладывает палец к губам. Шарит руками под подушкой – прячет фантомный волшебный рожок, на всякий случай накрывает одеялом, – засовывает ноги в теплые кроссовки, как в тапочки – подминает задники, – и под недружелюбным взглядом толстой рыжей проводницы выходит на улицу. Холодно, не накинул куртку, остался в одном свитере. На перроне – снег; черный, черный, черный – какой еще бывает, когда вместо туч кружат в небе драконы его погибели, назгулы конца?

Вдыхает морозный воздух полной грудью. Чувствует еле ощутимый запах вина – нет, быть не может, не сейчас! – но вдруг понимает, что это. Очередная иллюзия. Пахнет табаком – хорошим, вишневым. Грецион оглядывается и видит его, смиренно курящего.

Феба. Своего Феба. Свое солнце в мрачном небе вечного севера. Неужто он пришел на помощь?! Неужто понял, что единственный шанс – найти картину?! Неужто прогонит Диониса, сменит забродившее вино солнечным медом?! Помощь, помощь, помощь, как нужна ему помощь, как нужна его Карла, его Феб, его бабка…

– Что ты тут делаешь?! – не выдерживает, выкрикивает, хватает Феба. Тот – может, это не Феб вовсе, может, показалось?! – только вжимает голову в плечи, приподнимает пальто, словно пытаясь спрятаться в нем. Будто не хочет быть узнанным. Спаситель или…

– Предатель, – подсказывает Дионис прямо над ухом, голос его слаще прежнего. – Пре-да-а-тель.

– Да чтоб тебя, – вздыхает Феб. Разворачивается. – Зачем ты только вышел?! Почему все так сложно…

Неспешно стряхивает пепел с сигареты, убирает руки Грециона с плеч, делает затяжку. Молчит.

– Феб! – Грецион не выдерживает, толкает его. – Феб, отомри, отомри, море слишком долго волновалось! Что ты здесь делаешь, зачем несешься на своей солнечной колеснице?!

И тогда Феб со всей силы бьет его по щеке. Что-то хрустит: снег ли?

– То и делаю! Пытаюсь привести тебя в чувство, Грец, – хмурится он. – Приди в себя. Твои шутки сейчас неуместны, хватит нести околесицу. Просто приди в себя, – бросает окурок. – Почему ты мне ничего не сказал?!

– Не сказал чего? – Грецион отшатывается назад. Озирается. Рядом ли Дионис? Будет ли путать, подсказывать? – Не говорил, как добыл волшебный рожок? Не говорил, как слышу музыку? Не говорил, как топчу ногами черный снег? Чего я тебе не говорил?! И почему должен?!

Феб тяжело вздыхает. Снимает очки, протирает. Успокаивается? Он успокаивается?

– Потому что ты мне, идиот, не безразличен! – Он пытается не кричать. Шипит по-змеиному: может, вот он, подземный мир. Может, Феб – и не Феб, а жестокий змеиный царь? О нет, нет, это он, Феб, это его темная сторона, он и до этого был жестоким: срывался на них с Карлой, когда выпивал слишком много, обвинял в эгоизме, подставлял нерадивых студентов… Как много тьмы вокруг. – Потому что ты не слушал меня до этого, не хотел просто подумать и позаботиться о себе, на минуту замереть, отдохнуть, и посмотри, что из этого вышло! Ты когда-нибудь думал, что все может быть так? Я – нет. И я не хочу, чтобы оно было так. Просто не-хо-чу.

– Нет! – вскрикивает Грецион. Делает два шага назад. – Все так, как должно быть! Нет-нет-нет, не говори, ты от лукавого, ты – ложное солнце! Не будь шальным духом на моей дороге к вечности, не сбивай с пути! Феб, уйди, хватит, хватит, хватит! – Грецион наклоняется, бешено лепит комок из редкого, но липкого снега, кидает в Феба. На пальто остается след. Черный. Или белый? – Твоя картина так близко, разве ты не хочешь вернуть ее, разве не хочешь окунуться в черные снега?

– Какую чушь ты несешь. – Феб лезет за еще одной сигаретой, закуривает. – Как давно ты спал? Ты видел свои глаза?

– Я не могу спать, Феб, не могу, не могу, не могу – каждую ночь я вижу ее, каждую…

– Все ты можешь, Грец, все ты можешь! – Феб щелкает зажигалкой. Пламени нет. У него здесь нет, нет, нет власти! Бросает сигарету. – Почему я вечно думаю о тебе, а ты о себе – нет?! Я ведь тебе никто, Грец. Не брат, не отец, просто… друг.

– Нет, – напевает Дионис, и Грецион повторяет за ним.

– Не-ет, ты не дру-уг, ты судья, ты помеха, ты погасшее со-олнце…

– Не друг? – шепчет Феб. Садится под фонарь, берет брошенную сигарету, крутит в руках. – Не друг…

Запрокидывает голову. Молчит. Потом вдруг смеется.

– Хорошо, не друг, ладно, конечно, не друг. Пускай буду судьей, раз тебе спокойней! Пускай буду свидетелем, раз так проще. – Феб складывает ладони у рта. Неужели сейчас задует в волшебный рожок?! Откуда он у него?! Но… он просто греет руки. – К черту твою вечность, к черту Диониса, к черту даже меня! Но… Грец, ты убил ее! Ты ведь понимаешь, что убил ее?!

– Не убивал! – Грецион делает шаг назад. Сколько еще нужно сделать, чтобы сбежать от всего мира? – Не убивал, клал на алтарь, воздавал должное черному богу!

– Вот так, – шепчет Дионис на ухо, и черный дым липким вином оседает на затылке. – Молодец, приструни моего солнечного братца, пусть затормозит коней золотой колесницы…

– Грец… Даже если ты умираешь, это не повод не жить, – зажигалка все же срабатывает. Феб закуривает. – Ты сам говорил мне это когда-то. Помнишь? Ты…

– Нет! – Грецион пинает снег. Черное облако оседает на его брюках. – Не морочь мне голову, я…

– Да приди же ты в себя! Бросай свою Гиперборею, бросай…

И вдруг Грецион падает прямо на перрон, закрывает лицо руками и плачет, слезы обращаются льдинками – как возможно?! – и ветер подхватывает их, разнося в дальние края, где они попадают в глаза и сердца маленьких детей, распускаются морозными бутонами меланхолии, до последних дней заставляющими собирать смысл жизни из льдинок пустых дел, пустых слов, пустых решений.

– Я не могу! – кричит Грецион. Волком воет на наблюдающую из-под плотных облаков луну. – Я больше не могу! Я устал бежать за вечностью! Я чувствую, как мир за спиной осыпается, как скоро провалюсь ледяное озеро небытия, и не останется ничего, никакой памяти… Почему никто из вас не помогает мне? Почему все вы, все…

– Так прекрати. – Феб встает, подходит к Грециону, садится рядом. – Не беги, и все тут. Просто сделай так, чтобы