Märchen[174] свои сказки великого мастера. Но эти сказки почему-то тронуты необыкновенной фальшью. Несомненно, в судьбе сказки заложена эволюция от мистерии к мистификации, от эмоции к иронии, от символа к анаграмме. Но отчего бы кузнице быть менее искренней и более обманчивой, чем уголок у очага? И отчего недооценивать трудовые сказки? Разве не наоборот – не множатся ли грезы, когда преображающая потенция достигает апогея? Нужно ли напоминать, что в Средние века в кузнице сохранялось живым все прошлое рудников и металлургии, что кузнец сподобился славы изготовлять железо из камней? Теофил около 1100г. пишет, что находят полезным «закаливать железо в моче козла или рыжеволосого ребенка». Этот текст, как пишет сам Фельдхаус, многократно перепечатывался. Откуда же берется такая верность легенде, раз уж сам-то рецепт никуда не годится? На наш взгляд, он отвечает по меньшей мере потребности в легенде. Конкретный рецепт дает право обращаться к другим конкретным рецептам, он дает выход первичным грезам, всегда стремящимся связать материальный смысл с органическими потенциями. Закалка в моче представляет собой психологически объяснимый фантазм. Сохраним из него лишь следующее предположение: в миг, когда кузнец погружает докрасна раскаленное железо в холодную воду, в нем возникает целый рой грез, грез более или менее похотливых, более или менее объективных, более или менее космических. Борьба за ценность сопряжена еще и с оскорблениями. Козлиная моча в каком-то смысле материально оскорбляет железо, «перекормленное» огнем. Можно было бы написать целую книгу, трактующую с позиции ониризма одновременное приобретение железом твердости и эластичности посредством закалки.

В действительности закалка служит предлогом для нескончаемых грез об изяществе (мы говорим в том стиле, в каком говорят о духе изящества). Без особых доказательств можно вообразить, что каждый метод закалки специфицирует закаливаемую сталь. К примеру, Блез де Виженер утверждает, что после тонких закалок сталь «содержит меньше земного начала, чем железо» (Traité du Feu et du Sel, p. 128). Дамасская сталь изготовляется из железа, «чересчур явная ломкость которого смягчается». Чтобы достичь этого «опреснения» или «смягчения», сталь погашают в оливковом масле, где прежде несколько раз погашали расплавленный свинец. Так, от свинца к маслу и от масла к стали передается сопричастность пресности (сладости), грезы о смягчении субстанций. Подобные грезы открывают нам прямо-таки метафорическую металлургию.

Впрочем, объяснение посредством лживой мысли,– как называет описанные методы Фельдхаус,– не учитывает кое-каких страниц его «Энциклопедии», которые можно назвать Техникой при свете дня, не заботящейся о сохранении секретов[175]. Там можно прочесть еще и о практике закалки в воде, настоянной на узелке с чесноком. Мы, несомненно, чрезвычайно далеки от работы с козлиной мочой. Мелкие предрассудки изгоняют значительные. Но стоит какому-либо мелкому предрассудку сохраниться, как грезы получают гражданские права, а чувствительная к чесноку сталь наводит нас на мысли о металлургии, пользующейся лекарственными травами. Врата космических грез распахиваются.

Впрочем, достаточно рассмотреть подлинную эпопею труда, например, «Калевалу» Элиаса Лённрота[176], чтобы понять, что формулы полезности могут соответствовать лишь одному частному аспекту психики труженика. В «Калевале» закалка созывает к железу всевозможные космические силы. Приведем наиболее характерные элементы этих грез, повсюду выходящих за рамки реальности.

Не готов язык железа

И не вырос рот у стали,

Ведь не закалить железо,

Коль не намочить водою.

И кузнец тот Ильмаринен

Сам об этом поразмыслил,

Положил золы немного,

Щелоку чуть-чуть прибавил

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа.

Языком он смесь отведал,

Про себя он рассуждает,

Говорит слова такие:

«Эта смесь не обратится

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа»[177].

Для этого требуются более труднонаходимые и нежные силы. И кузнец из финской легенды повелевает пчеле отправиться за медом на «шести прекрасных цветках», «на кончиках семи былинок». Но это требование слышит шершень и вместо меда, вместо небесной квинтэссенции он приносит черные яды.

И приносят змей шипенье,

Черный яд гадюки злобной,

Муравьиный яд приносит

И сокрытый яд лягушки

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа[178].

Таким образом, субстанции зла, перемешанные с субстанциями добра, объясняют амбивалентность железа, из которого изготовляют как орудия труда, так и мечи. В конце поэмы в дело вступает сталь кровавая.

Как же тут не признать, что уже изначально в закалке задействованы осмысления, весьма отдаленные от незамысловатых полезных ценностей! Впрочем, мы плохо сформулируем проблему, если будем вспоминать магические темы. Темы эти существуют, и связь между магией и техникой анализировалась с полным основанием. Но онирическая инстанция, на которую мы ссылаемся, отличается от магической. Она соответствует чуть смутному плану, слегка размытым детерминациям. Это и есть область незамысловатого воображения материи, область трудового ониризма.

Как бы там ни было, воображение материи, обрабатываемой в кузнице, может следовать онирическим повторяемостям, гораздо более труднонаходимым, нежели динамические образы закалки. Уже когда кузнец кропит свое пламя, чтобы придать ему больше блеска, он проникается причастностью к глубинным материальным грезам. Он прекрасно знает, что избыток воды огню повредит. А значит, машет кропилом с умеренностью. Он поистине окропляет росой огонь в кузнице, благотворной росой, снабженной всеми «хорошими» качествами. Стало быть, не надо удивляться тому, что эта практика, состоящая в брызгании водой по огню, находится у истоков метафор, пользуясь которыми, врач рекомендует одушевлять огонь жизни посредством легких обливаний[179].

В некоторых грезах в кузнице осуществляется своего рода материальное равновесие между огнем и водой. Так, Гёте на одной необычной странице показывает нам диалектику борьбы и сотрудничества между водой и огнем. Так проследим же за его материальными грезами в кузнице[180].

В первый период работы «кузнец делает железо гибким, разжигая огонь, вытягивающий из железа излишки его воды». Так железный брус держит в плену остаточную воду, еще заряженную рудничной едкостью. Пламя кузницы осушает это влажное железо.

А вот второй период материальной грезы: «Когда же железо очищается, его начинают ковать и укрощать и, впоследствии пропитывая чужой водой, ему возвращают силу». Так закалка возвращает воду в железо, и грезится она как причастность воды кованому железу.

Эта страница Гёте вполне может служить тестом на различение между онирически и рационально объясняемыми смыслами. Критик, притязающий на сведение образов к восприятиям, несомненно, с ней не справится. Можно рассмотреть все цвета в кузнице, описать все действия кузнеца: никакого намека на такое материальное взаимодействие воды и огня